Новости музыки и игр

— Caмoизoляция длится ужe пoчти двa мeсяцa. Кaк вы пeрeживaeтe кaрaнтин?

— У мeня eсть дoм в дeрeвнe, тaм дe-фaктo нeт никaкoгo кaрaнтинa. Нeт ни видeoкaмeр, ни элeктрoнныx прoпускoв. И интeрнeтa нeт. И вирусa тaм тoжe нeт. Мнe 50 лeт, я пeрeжил мнoжeствo всeвoзмoжныx кризисoв, мнe ужe ничeгo нe стрaшнo. Я дaжe xлeб сaм умeю пeчь. Жaлкo людeй, чьи жизни унeслa пaндeмия. Жaлкo врaчeй, кoтoрыe бoрются зa спaсeниe жизнeй. Жaлкo тex, у кoгo нe выдeрживaют нeрвы: к сoжaлeнию, тaкиx нeмaлo. Остальное преходяще.

— В романе «Хлорофилия» Москва будущего, погрязшая в алчности, зарастает галлюциногенной травой, а люди превращаются в растения. Сегодня в связи с пандемией всё чаще рисуют фантастические сценарии поствирусного мира. А каким вы его представляете?

— Ничего не изменится. Мир поедет по тем же рельсам. Нас ждёт экономический спад, будем сидеть без денег, но мы и так сидели без денег. Парикмахеры, сантехники и шофёры нужны при любой ситуации. Врачи творят подвиг, но через год после окончания пандемии широкая публика позабудет про врачей и будет, как и раньше, следить за жизнью футболистов и кинозвёзд. Тотального контроля и вживления чипов тоже не будет в ближайшие годы, на это сейчас просто нет ресурсов, надо латать дыры, гасить недовольство бедных. Атомизации общества не произойдёт, не будет всеобщей «удалёнки». Человек – коллективное животное, ему необходимо быть частью толпы, группы, отряда. Так что всё вернётся на круги своя. Применительно к России – очень грустно видеть, что коммуникация между властью и обществом нарушена. Сверху рычат и спускают директивы, снизу никто ничего не понимает и ропщет. Власть открытым текстом произносит: «Мы, не выходя из кабинета, можем всех вас отследить». И не понимает, что сам контекст отвратителен: есть некие «мы», а есть некие «вы». «Мы» вами управляем, «мы» знаем, как лучше. А «вы» молчите в тряпочку. Обычно в кризисные периоды история выталкивает наверх новых лидеров, которым доверяют массы. Сейчас нет такого человека, который вышел бы и сказал: братья и сёстры, я знаю, что делать, я поведу вас за собой. В этом смысле, нынешний кризис – не кризис. Все слои общества заинтересованы в том, чтобы всё как можно скорее закончилось, и человечество вернулось бы к прежнему способу существования.

Андрей Рубанов. Фото: Руслан Миронов.

— Многие критики отмечают маскулинность вашей прозы. На ваш взгляд, сегодня мужчина может позволить себе быть слабым, или он должен соответствовать общепринятым нормам «защитника» и «добытчика»?

— Легенду про мою так называемую маскулинность придумали критики. Настоящая сила не зависит от половой принадлежности. Если уж на то пошло, я считаю, что женщины сильнее мужчин, по крайней мере, в России. Настоящая сила – не в кулаках и даже не в бесстрашии перед лицом угрозы. Самые ценные человеческие качества – это терпение и бодрость духа. Сила в том, чтоб улыбнуться, когда все приуныли. Конечно, мужчина обязан быть защитником, а если понадобится – и воином, просто в силу того, что он физически к этому приспособлен. Быть ли ему добытчиком – это уж как пойдёт. Надо исходить из равноправия мужчин и женщин, из браков и союзов, построенных на равноправной основе: кто как умеет, так и добывает. Может ли мужчина быть слабым? Конечно, любой может быть слабым, это вопрос достоинства, самоуважения.

— Герои ваших книг часто родом из 1990-х. Из-за кризиса, вызванного пандемией, в России заговорили о возвращении в эти годы, которые принято называть «лихими». Так ли плохи были 1990-е?

— Для подавляющего большинства людей это были времена тяжёлые, и хуже того – унизительные. Голод вытерпеть легче, чем унижение. Сейчас можно говорить о 90-х как о чём-то вроде прививки: обществу привили, в кавычках, капиталистический способ отношений – с его несправедливостью, социальным расслоением и страхом перед будущим. Правда в том, что в России экономика всегда была слабым местом, и расчёты на то, что за считанные годы у нас будет построена современная производящая и потребительская экономика, оказались наивными. Да, в 90-е была высвобождена созидательная энергия: десятки тысяч людей, таких, как я, стали бизнесменами и создали рабочие места, но таких людей оказалось слишком мало. Поднявшаяся снизу волна частной инициативы заглохла ко второй половине нулевых. Опорой экономики стал крупный государственный бизнес, а малый и средний – брошены на произвол судьбы, не защищены ни политически, ни законодательно. В 90-е мы, конечно, не вернёмся – именно потому, что уже есть «прививка». В 90-е у меня было ощущение катастрофы, полной деградации государства, сейчас у меня такого ощущения нет. Возможно, я с тех пор лучше узнал свой народ.

Андрей Рубанов. Фото: Джаник Файзиев.

— Ваш роман «Финист – ясный сокол» во многом о всепобеждающей силе любви. Насколько сегодня любовь способна противостоять страху и панике?

— Любовь не имеет отношения к страху и к панике. Можно сегодня влюбиться, а завтра поддаться панике. Паника побеждается знаниями, разумом, здравым смыслом, дисциплиной и самодисциплиной. Но если рядом есть любящий тебя человек – твои силы утраиваются. Любовь всегда противостоит энтропии, она придаёт жизни созидательный, скрепляющий импульс. Невзгоды легче преодолевать не поодиночке, а вместе с любимыми людьми.

— Интересно, что две знаковые книги о разных аспектах любви – «Декамерон» Боккаччо и «Темные аллеи» Бунина – были написаны одна во время эпидемии, другая во время войны. С чем, на ваш взгляд, связано, что писатели обращаются к интимному в период экстремальных событий?

— По-моему, это очевидно. Войны, кризисы, эпидемии проходят, а человеческие страсти остаются. Бродский не замечал текущей политики, Даниил Андреев написал «Розу мира» в тюрьме. Это касается не только литературы, а любой созидательной деятельности. Если человек что-то задумал, он воплощает задуманное независимо от ситуации. В этом весь смысл. Человечеству неважно, в каких исторических обстоятельствах написана та или иная книга, сделано то или иное изобретение. Я пишу книгу, и мне нет никакого дела до пандемии – пандемия закончится, а книга останется.

– Бизнесмен Знаев из романа «Патриот», в каком-то смысле, оказывается в плену собственных амбиций. Погоню за успехом и признанием нередко называют болезнью нашего века. Что вы думаете по этому поводу? В какой степени история с коронавирусом заставит переосмыслить прежние ориентиры?

— Удовлетворение амбиций – это наслаждение. Кто-то наслаждается едой, кто-то музыкой, кто-то общением с друзьями. А кто-то – удовлетворением амбиций. Всё, что вы видите вокруг себя, создано амбициозными людьми. В личном общении, как правило, они неприятны, у них расшатаны нервы. Бизнесмен Знаев – невротик, всё время ожидающий худшего. Пандемия его никак бы не напугала. Первый роман про Знаева вышел в 2009-м году и назывался «Готовься к войне». По-моему, тут всё очевидно. Другое дело, что алармистов, кричащих «Завтра будет хуже!», никто не любит. Когда Ной строил ковчег, он строил его в одиночку. Никто не верил, что мир погибнет. Ещё раз повторю: пандемия никого ничему не научит и ничего не изменит. Существует инерция общественного развития, и трёх-пяти месяцев шока слишком мало, чтоб эту инерцию преодолеть. Сейчас люди просто ждут, когда всё закончится, и можно будет жить, как жили прежде, с некоторой поправкой на финансовые трудности. Ходить в рестораны, смотреть футбол и летать на отдых в Таиланд.

— Следите ли вы за современными молодыми писателями, и каких начинающих авторов вы могли бы отметить?

— За молодыми слежу вполглаза. Имён называть не буду, если пятерых назову, шестой, неназванный – обидится. Мне кажется, в литературе нас ждёт женская волна, сейчас активности в этой среде создают в основном молодые женщины, и собственно в текстах, и в критике. Думаю, в ближайшие годы литература будет держаться на ярких женских персоналиях. Полноценный литературный рынок мы так и не создали, не получилось. Не может быть рынка в стране, где на 146 миллионов населения менее тысячи книжных магазинов. Но, слава богу, есть люди, активисты, есть шевеление, есть фестивали, премии, литературные блогеры. Есть возрождённый Шаргуновым журнал «Юность». Есть новейшие премии – «Новые горизонты» или премия Арсеньева. То есть существует желание развернуть интересы общества к литературе как к духовной и интеллектуальной традиции. Ведь не можем же мы – нация Толстого, Достоевского и Чехова – пренебречь нашей литературой, это со всех точек зрения глупо и нерационально.